В 1910 году Анна Горенко, будущая Анна Ахматова, написала балладное стихотворение со скрытым посвящением Николаю Гумилеву, который, наконец получив от Анны согласие на брак, тут же умчался в Африку. Анна боялась за него, ей казалось, что там он непременно погибнет. Для понимания стиха важно, что «братом» она иногда называла будущего мужа:
Пришли и сказали: «Умер твой брат»…
Не знаю, что это значит.
Как долго сегодня холодный закат
Над крестами лаврскими плачет.
И новое что-то в такой тишине
И недоброе проступает,
А то, что прежде пело во мне,
Томительно рыдает…
Брата из странствий вернуть могу,
Милого брата найду я,
Я прошлое в доме моём берегу,
Над прошлым тайно колдуя…
Эта баллада довольно беспомощна, даже нарочито, нет еще чеканной простоты и ясности стиля, того особого ахматовского «зрения», к которому мы привыкли. Мир еще романтически размыт, не проявлен, он похож на смазанный дагерротип, набор романтических клише делает эти стихи неотличимыми от множества других, написанных ее современниками. Чем-то похожи на «Ахматову» только строки «И новое что-то в такой тишине И недоброе проступает», где «тишина» уже во многом настоящая, ахматовская, сродни той самой, где «зеркало зеркалу снится, тишина тишину сторожит».
Но проходит время, и все меняется. За какой-то короткий промежуток возникает у молодого поэта новое, предельно зримое восприятие, предметность, вещность мира, о которых замечательно написал мэтр Михаил Кузмин в своем предисловии к сборнику «Вечер» в 1910 г.: «Нам кажется, что, в отличие от других вещелюбов, Анна Ахматова обладает способностью понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами. Часто она точно и определенно упоминает какой-нибудь предмет (перчатку на столе, облако как беличья шкурка на небе, жёлтый свет свечей в спальне, треуголку в Царскосельском парке), казалось бы, не имеющий отношения ко всему стихотворению, брошенный и забытый, но именно от этого упоминания более ощутимый укол, более сладостный яд мы чувствуем. Не будь этой беличьей шкурки, и всё стихотворение, может быть, не имело бы той хрупкой пронзительности, которую оно имеет».
Вот это стихотворение:
Высоко в небе облачко серело,
Как беличья расстеленная шкурка.
Он мне сказал: «Не жаль, что ваше тело
Растает в марте, хрупкая Снегурка!»
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной!
Я не хочу ни горечи, ни мщенья,
Пускай умру с последней белой вьюгой.
О нем гадала я в канун Крещенья.
Я в январе была его подругой.
Четкость композиции поражает, и великолепно по зримости сравнение «облачко как беличья расстеленная шкурка», которое выделяет и Кузмин. (Кстати, в другом варианте шкурка «распластанная», слово, которое делает эту метафору физически ощутимой.)
Через много лет Ахматова, правда, рассказывала Лидии Чуковской, что, как только кто-нибудь приходил, она сразу же убирала со стола «Четки», как будто там валялся «забытый лифчик», а в воспоминаниях писала: «В зиму 1910-1911 годов я написала стихи, которые составили книгу «Вечер». Эти бедные стихи пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз. Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они должны были появиться, чтобы не расстраиваться. От огорчения, что «Вечер» появился, она даже уехала в Италию (1912 год, весна), а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые – у них не выходит книжка».
Несмотря на такое отношение автора, «Вечер», как мы знаем, прославился, и поэт получил признание по праву. Вещность и пристальность, разговорность и прозаичность (которую отмечали разные литературоведы) стихов Ахматовой сделались особенностями ее стиля.
Удивителен рывок, который делает поэт: от довольно беспомощных стихов до настоящей поэзии, от слабых стихов до подлинной зрелой поэзии. Талант – это таинственная субстанция, в случае Ахматовой он проявился внезапно и настойчиво, как бы стирая первые опыты. Такова безусловно таинственная работа дара…