Времена не выбирают…2

Часть вторая

Страдающий больным сердцем, располневший, с трясущимися беспрестанно руками Евгений Шварц никогда не был «добрым сказочником» и пьесы его вовсе не «милы». Писались они тогда, когда ни говорить, ни думать было уже невозможно. В воспоминаниях об этой эпохе (что есть практически обо всей своей жизни) Шварц  пишет: «Начиная с весны 1937 года разразилась гроза и пошла все кругом крушить, и невозможно было понять, кого убьет следующий удар молнии. И никто не убегал и не прятался. Человек, знающий за собой вину, понимает, как вести себя: уголовник добывает подложный паспорт, бежит в другой город. А будущие враги народа, не двигаясь, ждали страшной антихристовой печати. Они чуяли кровь, как быки на бойне, чуяли, что печать «враг народа» пришибает без разбора, любого,— и стояли на месте, покорно, как быки, подставляя головы. Как бежать, не зная за собой вины? Как держаться на допросах? И люди гибли, как в бреду, признаваясь в неслыханных преступлениях: в шпионаже, в диверсиях, в терроре, во вредительстве. И исчезали без следа, а за ними высылали жен и детей, целые семьи...»

Про «деловитое мужество» драматурга сказал один из его многочисленных друзей. Это означало – делать то, что можешь – с шуткой, не жалуясь. И писать – вещи, за которые он мог дорого поплатиться.

Ланцелот, вызвавший на бой Дракона, и Ученый, победивший Тень, и Генрих с Христианом, свергнувшие Голого Короля, ни в малейшей степени не жалуют героический пафос. Они прямодушны и бесхитростны. Кроме того, они еще и наделены немалым чувством юмора. В пьесе «Тень» Аннунциата недаром говорит ученому: «Вы  ведь все равно  что маленький ребенок. Вы вот не любите супа, а без супа что за обед! Вы отдаете белье в стирку  без записи. И  с таким же добродушным, веселым лицом пойдете вы  прямо  на смерть»…

Шварц творит собственный героический миф – без всякого героизма.  Но и без фальшивого добродушия доброго сказочника. Для этого он слишком живой. Один из приятелей говорит о нем: «Если он сталкивается с подлостью, предвзятостью или злонамеренной глупостью, Шварц резко меняется. Он начинает говорить тихо, без интонаций, словно через силу. Он старается переменить тему. Подлость просто оскорбляет его, точно так же, как что-то хорошее его радует. Чувства его всегда открыты, хоть он и сдержан безупречно. Из себя выходит редко. Помню только один случай, когда он просто растоптал своего оппонента за допущенную им недобросовестность. Присутствующие при этом сидели, втянув головы в плечи, до того Шварц был страшен в эту минуту. Через полчаса он приносит извинения «за непарламентский способ разговора». Не дай бог кому бы то ни было выслушать такое извинение.»…

Ко времени его ухода из «Ежа» и возобновления работы с театром – на этот раз в качестве драматурга с именем – абсурд жизни все страшнее и очевидней врывается в обыденность. В пьесе «Тень» из раскрытых окон доносятся «голоса с улицы», самые обычные голоса:

• Арбузы, арбузы! Кусками!
• Вода, вода, ледяная вода!
• А вот – ножи для убийц! Кому ножи для убийц?!
• Цветы, цветы! Розы! Лилии! Тюльпаны!
• Дорогу ослу, дорогу ослу! Посторонитесь, люди: идет осел!
• Подайте бедному немому!
• Яды, яды, свежие яды!

…А между тем  в жизни Шварца произошли немыслимые перемены. Немыслимые – потому что он терпеть не мог заставлять кого-то страдать. А заставить пришлось, да не «кого-нибудь», а любимую жену Гаяне и дочку Наташу. На очередном литературном собрании писателю Каверину взбрело в голову познакомить остроумца Женю со своим братом и его золотоволосой женой Екатериной. Завязался бурный роман. Шварц метался, тосковал и наконец ушел от Гаяне – к новой возлюбленной.

Они тридцать лет прожили вместе, перенесли голод блокадного Ленинграда, эвакуацию в Киров и Сталинабад, относительно мирные  последние годы. Ей он посвятил пьесу «Обыкновенное чудо», написанную за четыре года до смерти.

                Военные годы нелегки. Шварц и Екатерина принимают на себя заботу о семье заключенного в лагерь поэта Николая Заболоцкого – в эвакуации делят комнату с его женой и двумя детьми, помогают, чем могут… Именно тогда и начал писаться «Дракон», позже поставленной в Ленинградском театре комедии.

Спектакль сняли с репертуара сразу после премьеры. Пьеса оставалась под запретом до 1962 г (та же участь постигла и «Тень»). Давний приятель Шварца Николай Чуковский осторожно пишет о «Драконе»: «Пьесы Шварца написаны в тридцатые и в сороковые годы двадцатого века, в эти два страшных десятилетия, когда фашизм растаптывал достигнутое в предшествующую революционную эпоху. Сжигались книги, разрастались концентрационные лагеря, разбухали армии, полиция поглощала все остальные функции государства… Всему этому способствовало невежество и глупость. И трусость. И неверие в то, что доброта и правда могут когда-нибудь восторжествовать над жестокостью и неправдой. И Шварц каждой своей пьесой говорил всему этому: нет».

Если убрать отсюда слово «фашизм», то получится подлинная картина жизни Шварца и его современников. Кстати, пьесы его при жизни Сталина были запрещены. Он не унывал, хотя болело сердце и все сильнее тряслись руки. Почерк превратился в каракули. Он писал буквально все, о чем его просили: и обозрения для Аркадия Райкина, и куплеты, и стихи, и статьи, и цирковые репризы, и балетные либретто, и так называемые внутренние рецензии.

• Пишу все, кроме доносов,— частенько говаривал он. И это было правдой.

Он не терял внутренней силы и мужества, а значит,  и «детскости» - об этом вспоминают многие его друзья. В пьесе Шварца «Дракон», одноименный герой спрашивает странствующего рыцаря Ланцелота, осмелившегося вызвать его на бой: «Вы против меня, – следовательно, вы против войны»? «Что вы! – отвечает рыцарь. – Я воюю всю жизнь»...  И это было правдой.