Тайна русского слова

Всю жизнь писатель Иван Шмелев стремился разгадать загадку, понять, что такое Россия, описать ее красоту и своеобразие. Всего себя отдал он писательскому делу, и сумел создать шедевры, которые до сих пор трогают сердца читателей.  

«В начале осени 36 года мне довелось посетить древний русский край, отрезок Псковщины, и ныне русский до глубочайших корней, но включенный игрой судьбы в пределы эстонские: побережье Чудского и Псковского озер. Городище, Изборск, Печоры… Много я вынес из этого посещения: и радостного, и горького. Видел Россию-Русь. Она была тут, кругом, - пишет оторванный от родины русский писатель Иван Шмелев.- Поезд пришел в Печоры. Было поздно, глубокий вечер. Я сошел с вокзального приступка и споткнулся: площадь у станции замощена булыжником, и я разучился ходить по нему. Этот толчок земли так все и осветил во мне, и я сразу узнал осенний воздух родного захолустья, — вспомнил. И стало родное открываться…

Пустое поле, за грядкой кустиков, в стороне какие-то постройки, — там, говорят, комендатура. Гепеу. Были деревушки — снесли. Пустыня. Мертвая страна, но где-то тут… таится что-то, — такое во мне чувство. И оно вот-вот скажется, и я узнаю тайну. Меня влечет — туда. Я не могу стоять на вышке. Я хочу ступить, коснуться родной земли. Вот проволока, в пять рядов, на кольях, — все обычно. Пограничный столб, красное с зеленым, на утолщении выжжены серп и молот. Я подхожу вплотную, не слушая окриков эстонца, который может стрелять. Пусть стреляет. Там — только кустики, пустая беловатая дорога-стрела на Псков. Серо, пустынно там. И вдруг — луч солнца, из щелки в тучах, и вижу… — снежное яичко! — там, на конце стрелы. Оно блистает, как серебро. Он влечет к себе, сияньем. Это собор открылся. Блеснул оконцем, белизной стен, жестью. И — погас».

Исполненные глубокого чувства обрывистые слова Шмелева из этого очерка под названием «Рубеж» можно поставить эпиграфом ко всей его прозе: «Где-то тут таится что-то, — такое во мне чувство. И оно вот-вот скажется, и я узнаю тайну. Меня влечет — туда». «Где-то тут» - на русской земле. В ней - тайна. И радость узнавания, и преображения в ней. Всю жизнь Шмелев писал об этой земле. И в своей главной книге «Лето Господне», которую он создавал 14 лет, он пишет все о том же: как влечет его к этой тайне России, какой небывало прекрасной она может быть.

«Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дымные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во мне всегда. И всё я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром – я знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен… когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат… всё помню!»…

Изумительны слова, которые всегда находит Шмелев, чтобы живописать свою огромную любовь к земле. Недаром эпиграфом к «Лету Господнему» он выбрал неизданное при жизни стихотворение Пушкина:

В его воспоминаниях о России мы всегда сталкиваемся с необычайным изобилием, каким-то Гомеровским перечислением явленных в прозе вещей и явлений. Так и слышишь:

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:
Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.
Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,
Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;
Феспии, Греи мужей и широких полей Микалесса…

Вот в «Рассказе делового человека» Шмелев вспоминает о ярком, истинно богатырском праздновании Рождества и ярмарочной жизни: «О нашей рыбе можно великие книги исписать... – сиги там розовые, маслистые, шемая, стерлядка, севрюжка, осетрина, белорыбица, нельма – недотрога-шельма, не дается перевозить, лососина семи сортов. А вязигу едали, нет? Рыбья "струна" такая. В трактире Тестова, а еще лучше – у Судакова, на Варварке, – пирожки растегаи с вязигой-осетринкой, к ухе ершовой из живорыбных садков на Балчуге!... подобного кулинария не найдете нигде по свету. А главная-то основа, самая всенародная, – сельдь-астраханка, "бешенка". Миллионы бочек катились с Астрахани – во всю Россию. Каждый мастеровой, каждый мужик, до последнего нищего, ел ее в посту, и мясоедом, особенно любили головку взасос вылущивать. Пятак штука, а штука-то чуть не в фунт, жирнеющая, сочнющая, остропахучая»…

                Былинное, богатырское, невероятно огромное можно встретить везде – например, в рассказе из «Лета Господнего» о том, как елку покупают:

«Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, — лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, — тычинки. У нашей елки… как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, — потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: «Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!..» В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем, — душисто, сладко. Стакан — копейка. Калачик мерзлый, стаканчик, сбитню, толстенький такой, граненый, — пальцы жжет. На снежку, в лесу… приятно! Потягиваешь понемножку, а пар — клубами, как из паровоза. Калачик — льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо — в дыму — лиловое, в огне. На елках иней. Мерзлая ворона попадется, наступишь — хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а… тепло!..»

Вся жизнь в России сияет у Шмелева красотой и уютом, обилием блюд, празднеств, чудесных песен, нарядных одежд. Недаром современная читательница после прочтения «Лета Господнего» оставляет на сайте электронной библиотеки следующий комментарий: «Удивительное впечатление произвела на меня книга Шмелева. Такое ощущение, что я читала о совсем другой стране. Не о той, которую вспоминали в эмиграции Бунин и Набоков, не о той, которую описывали Чехов и Куприн, и уж точно - не о той, которая встречается в романах Горького, Эртеля, Салтыкова-Щедрина или зарисовках Гиляровского. Такая яркая, праздничная, благостная, невероятно вкусная!»

Хотя кое-кто из собратьев-писателей и писал об этой праздничной благостной стране: «Его потонувшая в пирогах и блинах Россия — ужасна», не стоит придавать этому очень уж серьезного значения. Большой писатель со своим особым языком всегда вполне естественно раздражает менее даровитых собратьев. А язык у Шмелева есть, и какой!

Именно таким языком и говорить о тайне заповедной страны – и в этом Шмелев схож с другим талантливым своим современником - с поэтом Николаем Клюевым. В своей дивной поэме «Песне о великой матери» Клюев так говорит о тайне родины и творчества: 

Эти притчи - в день Купалы 
Звон на Кижах многоглавых, 
Где в горящих покрывалах, 
В заревых и рыбьих славах 
Плещут ангелы крылами… 
Кто пречист и слухом золот, 
Злым безверьем не расколот, 
Как береза острым клином, 
И кто жребием единым 
Связан с родиной-вдовицей, 
Тот слезами на странице 
Выжжет крест неопалимый 
И, таинственно водимый 
По тропинкам междустрочий, 
Красоте заглянет в очи - 
Светлой девушке с поморья.

Шмелев и был  «слухом золот» и, несмотря на горестные жизненные обстоятельства (гибель единственного сына и почти постоянную бедность), был он и «безверьем не расколот»: его язык – сильный, свежий и гибкий, как виноградная лоза – тому подтверждение.

«…Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок, — мороз и не щиплет. Выйдешь — певучий звон. И звезды. Калитку тронешь, — так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тонко–тонко. По улице — сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух… — синий, серебрится пылью, дымный, звездный. Сады дымятся. Березы — белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звезд. Звездный звон, певучий, — плывет, не молкнет; сонный, звон–чудо, звон–виденье, славит Бога в вышних, — Рождество...»

«Для него, как для Гоголя, "слово -- высший подарок Бога человеку", которое должно звучать не для одного лишь праздного наслаждения, но и заставлять звенеть заветные душевные струны, пробуждать лучшие чувства», - замечает один из друзей писателя.

                Пожалуй, только у Ивана Шмелева в его глубоко поэтичной прозе «снег попискивает», дымы – «огнисты», воздух «звезден», а  весь мороз так прописан, что читатель будто бы сам глотает студеный воздух, видит застывшие деревья и дома и слышит певучий колокольный звон. Безусловно, не обошлось здесь без мага и чародея русского языка – Николая Гоголя. 

Происходит настоящее языковое чудо: действительно, как писал один современник, в книгах Шмелева «художественный реализм и нежные, глубокие мистические переживания сливаются в одно гармоничное целое». В «Лете Господнем» весь рассказ ведется как бы от лица меленького семилетнего мальчика, которого автор живо вспоминает . Обращается же рассказчик тоже к маленькому ребенку, сыну своих родственников. Возникает некоторое ощущение детства в квадрате, и сразу приходят на ум слова из Евангелия, дорогие сердцу Шмелева:  «Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Евангелие от Матфея, 18:3)

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» - и эти евангельские слова приходят на ум, когда читаешь Шмелева. Так чисты сердцем, как рассказчик Ивана Шмелева, могут быть только дети, так одарены восприимчивостью и нежностью к миру могут быть только те, кто едва начинает жить. Вся вселенная говорит с Ваней языком любви.

Мальчик живет среди простых и добрых людей, слушает дивный русский язык своего наставника Горкина, вместе с всеми радуется церковным праздникам – но это совсем  не значит, что книга производит сусальное впечатление или что Шмелев и впрямь завалил  описываемую Россию «блинами и пирогами». Там есть все: и любовь, и смерть, и утрата, и радость, и скорбь. 

«…Эту книгу написала о себе сама Россия — пером Шмелева»,  - заметил как-то философ И. Ильин.

 И еще он написал: «Это не случайно, что Шмелев родился и вырос в Москве, проникаясь от юности всеми природными, историческими и религиозными ароматами этого дивного города… Вот откуда у Шмелева эта национальная почвенность, этот неразвеянный, нерастраченный, первоначально-крепкий экстракт русскости. Он пишет как бы из подземных пластов Москвы, как бы из ее вековых подвалов, где откапываются старинные бердыши и первобытные монеты. Он знает, как жил и строился первобытный русский человек. И, читая его, чувствуешь подчас, будто время вернулось вспять, будто живет и дышит перед очами исконная Русь, ее израненная историей и многострадальная, но истовая и верная себе, певучая и талантом неистощимая душа».

                Тайна города, страны скрыта в языке писателя, недаром она будто сама свидетельствует о себе, когда читаешь «Лето Господне». 

«…Где-то тут таится что-то, — такое во мне чувство. И оно вот-вот скажется, и я узнаю тайну»…

                Читая Шмелева, мы как бы обнаруживаем портал в другое измерение, прикасаемся к загадочному источнику смысла и силы загадочной страны – к тому, что может поведать только тот, кто «слухом золот». И мы благодарны ему за это.