Святая тревога, или «ад уже был на земле».

Она была поэтом, мыслителем и философом, первой из русских женщин закончила духовную академию: все профессора поставили ей «весьма», кроме одного: «Не пущу, может еще террористка какая! Виданное ли дело, чтобы женщина на Богословские курсы шла!»

«Террористкой», впрочем, Лиза Кузьмина-Караваева, в девичестве Пиленко, стала довольно скоро: в 1917 г. она вступила в партию эсеров. Благополучное детство на побережье Черного моря, переезд в Петербург и первая книга стихов, страстная влюбленность в Блока, длившаяся много лет, его стихи к ней и их долгие ночные разговоры – все уходит в прошлое.

Первая мировая война идет к концу, «сроки страшные близятся», как писала тогда Ахматова. Время поэтических бдений до утра в компании Мережковских и Вячеслава Иванова подошло к концу. Кузьмина-Караваева вспоминала об этом так: «Вся Россия спит. Полночь. В столовой много народа. Мы не успели еще со всеми поздороваться, а уже Мережковская кричит моему мужу: «С кем вы – с Христом или антихристом?.. И странно, - вот все были за революцию, говорили самые ответственные слова. А мне еще больше, чем перед тем, обидно за нее. Ведь никто, никто за нее не умрет… Прокричат всю ночь – до утренней яичницы – и совсем не поймут, что умирать за революцию – это значит чувствовать настоящую веревку на шее, вот таким же серым и сонным утром навсегда уйти, физически, реально принять смерть…»

Это физическое, реальное принятие смерти всегда занимало великое место в ее душе: любящая опасность, подчас живущая на грани гибели Кузьмина-Караваева знает об этом не понаслышке. Тревога и жажда подвига томит душу: недаром же в ее новом поэтическом сборнике «Руфь» есть такие стихи:

 Недолго ждать, уж близок час;

Взметает ветер пыль дороги;

Мы все полны святой тревоги,

И вестники идут средь нас…  

 В 1919 г. она была предана военно-полевому суду за участие в управлении городом Анапой при большевиках. Войска Деникина занимают город и принимаются вешать и расстреливать «красных». Известно, что арестованная Елизавета Кузьмина-Караваева, будучи еще совсем недавно городским головой, пыталась защитить от расхищения «культурные ценности города, способствовать возможно нормальной жизни граждан и при необходимости отстаивать их от расстрелов». За нее вступаются известные писатели и поэты – Тэффи, Алексей Толстой, Вера Инбер. Ходят слухи, что она – эсерка – готовилась к покушению на Троцкого и помогла Фанни Каплан…

Елизавету Юрьевну осуждают на две недели тюремного заключения. Возможно, смягчение приговора отчасти вызвано совершенно романтическим поворотом ситуации: в подсудимую влюбляется соратник Деникина офицер Данила Скобцов. Это замужество приводит ее в эмиграцию, где в скорости умрет от менингита ее трехлетняя дочь Настя, а Елизавета Юрьевна примет постриг и станет монахиней в миру. Довольно-таки своеобычной монахиней.

Не случайно митрополит Евлогий, из рук которого и приняла постриг Елизавета Кузьмина-Караваева, превратившаяся в мать Марию, писал он ней: «Необычайная энергия, свободолюбивая широта взглядов, дар инициативы и властность – характерные черты ее натуры. Ни левых политических симпатий, ни демагогической склонности влиять на людей она в монашестве не изжила. Мать Мария приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно… Она… называла свою общественную деятельность «монашество в миру», но монашества, в строгом смысле этого слова, его аскезы и внутреннего делания, она не только не понимала, но даже отрицала, считая его устаревшим, ненужным…»

В Париже с помощью о. Сергия Булгакова, своего давнего друга и духовника, мать Мария организовывает объединение «Православное дело». Кредо этого объединения изложено ею с абсолютной и непререкаемой четкостью: «Действовать в нашей современной жизни, навещать больных, кормить безработных, учить детей, общаться со всеми видами человеческого горя и человеческого падения, иметь дело с пьяницами, с преступниками, с сумасшедшими, с унывающими, с неверующими, с опустившимися – со всей духовной проказой нашей жизни».

Она продолжает писать стихи – современники подчас называют их  «богоборческими». Это означает – честными по сути своей:

От любви и горя говорю, –

Иль пошли мне ангельские рати,

Или двери сердца затворю

Для отмеренной так скупо Благодати. 

В общежитии на улице Лурмель мать Мария устроит приют для безработных и одиноких. Позже, во время оккупации Франции фашистами этот дом станет укрытием для героев Сопротивления и сотен евреев.

Отсюда мать Мария и ее сын Юрий будут отвезены в пересыльный лагерь в Компьене. Юрий погибнет в Бухенвальде, мать Мария – в лагере Ровенсбрюк. Она добровольно присоединится к осужденным на смерть в газовой печи, чтобы вселить в них мужество и стойкость. Незадолго до этих событий она скажет, что не боится смерти: за порогом вечности «мы узнаем маленькую тайну, что ад уже был». 

Николай Бердяев писал о ней, что «она представляла собой новое явление в православии, особенно в монашестве». Отметая всякий «комфорт», она пошла по пути яростного, сострадательного и живого участия в жизни ближних, оставаясь, как писал все тот же Бердяев, «поэтом, публицистом, общественным и религиозным деятелем».