Прекрасная незнакомка, или Маска, я вас знаю.

Прекрасная незнакомка, или Маска, я вас знаю.

1909 год. Редакция журнала модного «Аполлон». Редактор и издатель его Сергей Маковский неожиданно получает по почте удивительное письмо. Лиловый конверт. В нем – засушенные травы: чабрец, полынь. И стихи. Удивительные стихи неизвестной поэтессы. 

Царицей призрачного трона
Меня поставила судьба... 
Венчает гордый выгиб лба 
Червонных кос моих корона. 

Но спят в угаснувших веках 
Все те, кто были бы любимы, 
Как я печалию томимы, 
Как я, одни в своих мечтах. 
Не разомкну заклятый круг, 
К чему так нежны кисти рук, 
Так тонко имя Черубины? 

Сергей Маковский писал потом в воспоминаниях: «Адреса для ответа не было, но вскоре сама поэтесса позвонила по телефону. Голос у нее оказался удивительным: никогда, кажется, не слышал я более обвораживающего голоса. Не менее привлекательна была и вся немного картавая, затушеванная речь: так разговаривают женщины очень кокетливые, привыкшие нравиться, уверенные в своей неотразимости»…

                «Испанка» и «колдунья» покорила Маковского с полуслова. Да, и не только его: вся редакция «Аполлона» буквально потеряла голову: влюбились все и сразу. Таинственность этой загадочной поэтессы, ее недостижимость привлекли всех. Ее звали Черубина де Габриак – имя сомнительное, чужеземное… Испанка или француженка, даже скорее испанка, судя по ее стихам, где сложным узором переплетались «католические» темы:  преклонение перед Игнатием Лайолой, страстное покаяние перед статуей Севильской Божьей Матери, «грешная» влюбленность в Христа… 

Известный поэт, масон и эстет Максимилиан Волошин тут же заявил, что стихи превосходны. Он азартно восторгался юной «осьмнадцатилетней» Черубиной, всячески поддерживая интерес к ней. Не долго думая, он написал о новой поэтессе статью. Там он утверждал что «Аполлон усыновляет нового поэта. Нам, как Астрологу, состоящему при храме, поручено составить гороскоп Черубины де Габриак. Постараемся, следуя правилам царственной науки, установить его элементы. Две планеты определяют индивидуальность этого поэта: мертвенно-бледный Сатурн и зеленая вечерняя звезда пастухов — Венера, которая в утренней своей ипостаси именуется Люцифером. 

Их сочетание над колыбелью рождающегося говорит о характере обаятельном, страстном и трагическом. Венера — красота. Сатурн — рок. Венера раскрывает ослепительные сверкания любви: Сатурн чертит неотвратимый и скорбный путь жизни… …Стихотворения Черубины де Габриак таят в себе качества драгоценные и редкие: темперамент, характер, страсть…»

Все дело было в том, что Волошин восхищался неслучайно: Черубина де Габриак была его творением, маской мистификации, которую придумал он для молодой учительницы Елизаветы Ивановны Дмитриевой. Он умел завораживать рассказами о славе, ему нравилось играть людскими судьбами и создавать мифы, на время порабощающие всех вокруг.

 Позже Марина Цветаева вспоминала: «…В этой молодой школьной девушке, которая хромала, жил нескромный, нешкольный, жестокий дар, который не только не хромал, а, как Пегас, земли не знал. Жил внутри, один, сжирая и сжигая. Максимилиан Волошин этому дару дал землю, то есть поприще, этой безымянной - имя, этой обездоленной - судьбу…»

Но так ли это? Прежде всего стоит упомянуть, что Елизавету Дмитриеву назвать «обездоленной» было никак нельзя: да, она не блистала красотой, но в ней было нечто, что часто ценится больше красоты. Какой же она была?

Немного прихрамывающая, но наделенная острым умом, большими яркими глазами и обаянием, знаток испанской культуры и старофранцузского, покорившая разом двух известных поэтов: Николая Гумилева, делавшего ей предложение и отвергнутого, а так же самого мэтра мистификации Волошина, старше ее на десять лет. Впоследствии оба дрались из-за нее на дуэли – последней в истории дуэльного искусства…

Черубина родилась на даче у Волошина в Коктебеле. Волошин, великий обольститель и чародей, предложил Лиле эту увлекательную «игру» и она, влюбленная и вдохновленная, согласилась.

Алексей Толстой вспоминал: «Помню – в тёплую звёздную ночь я вышел на открытую веранду волошинского дома, у самого берега моря. В темноте, на полу, на ковре лежала Дмитриева и вполголоса читала стихотворение. Мне запомнилась одна строчка, которую через два месяца я услышал совсем в иной оправе стихов, окружённых фантастикой и тайной…

В пряной, изысканной и приподнятой атмосфере «Аполлона» возникла поэтесса Черубина де Габриак. Её никто не видел, лишь знали её нежный и певучий голос по телефону. Ей посылали корректуры с золотым обрезом и корзины роз. Её превосходные и волнующие стихи были смесью лжи, печали и чувственности».

И вдруг все оборвалось ужасным и непредставимым образом. Сама Лиля в минуту раздражения и отчаянья, возвращаясь ночью с очередного поэтического сборища, рассказала своему случайному спутнику, немецкому поэту Гюнтеру, о том, кто такая на самом деле Черубина де Габриак. Гюнтер  без промедления сообщил об этом Михаилу Кузмину, который женщин и вообще не жаловал, а уж Черубину, властительницу поэтического Петербурга, тем паче. Кузмин тут же рассказал обо всем Маковскому, и Лиле пришлось открыться.

Маковский описывал их первую и последнюю встречу на редкость драматично:  «Было десять вечера, когда раздался ее звонок. Я стал прислушиваться к шагам горничной, побежавшей на звонок в переднюю, затем к ее, Черубининым, шагам... Сердце мое стучало. В эту минуту судьба произносила свой приговор, в душе с самого затаенно-дорогого срывался покров.

Дверь медленно, как мне показалось, очень медленно растворилась, и в комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину...»

Едва ли Дмитриева была так некрасива, как описывает ее Маковский. Думается, что было это скорее это шоковое впечатление от «незнакомки», которая так зло подшутила над его влюбленностью. И все же это впечатление более чем понятно: никакая живая женщина не могла сравниться с «Прекрасной Дамой», которую рьяно создавало воображение многих, включая Блока – а ведь именно в эту область прозрений, ожиданий и мечтаний и вступила Лиля, назвавшись неприступной Черубиной де Габриак!

Максимилиан Волошин потом рассказывал: «Маковский  подозревал о моем сообщничестве с Лилей и однажды спросил меня об этом, но я, честно глядя ему в глаза, отрекся от всего. Мое отречение было встречено с молчаливой благодарностью…»

Была ли разбита жизнь той, которая творила под маской Черубины? И да, и нет. Стихов она еще долго не писала, даже читать их не могла – сразу потоком лились слезы. Но позже стихи пришли. А Волошина Лиля любила всю жизнь, до конца, невзирая на то, что он вторгся в ее судьбу и разрушил ее жизнь…